Web - Windows - iPhone
Вот что рассказывал сиййид Хусайн-и-Йазди: «В течение первых десяти дней тюремного заключения Баба в Табризе никто не знал, какая участь ожидает Его в дальнейшем. В городе циркулировали самые дикие слухи. Однажды я позволил себе спросить Его, останется ли Он в Табризе или будет переведён в другое место. "Неужели ты забыл,-- немедленно ответил Он,-- какой вопрос ты задавал Мне в Исфахане? В течение не менее чем девяти месяцев мы будем заключены в Джабал-и-Басит[1], откуда нас переведут в Джабал-и-Шадид[2]. Оба эти места находятся среди гор Хоя и расположены по разные стороне города, что носит это имя". Спустя пять дней после того, как Баб изрёк это предсказание, был издан приказ о том, чтобы Его и меня перевели в крепость Мах-Ку и передали нас под охрану Али-хана-и-Мах-Ку'и».
[1.] Буквально «Открытая гора» -- ссылка на Мах-Ку. Численное значение «Джабал-и-Басит» то же, что и «Мах-Ку».
[2.] Буквально «Печальная гора» -- ссылка на Чихриг. Численное значение «Джабал-и-Шадид» то же, что и «Чихриг».
Эта крепость -- прочная каменная постройка с четырьмя башнями -- находится на вершине горы, у подножия которой расположен город Мах-Ку. Единственная дорога, ведущая от неё, идёт в город, заканчиваясь у ворот, примыкающих к градоначальство; эти ворота всегда закрыты. Эти ворота отличаются от ворот самой крепости. Расположенная на границе как с оттоманской, так и с русской империей, эта крепость, вследствие своего господствующего положения и стратегических преимуществ, всегда использовалась как наблюдательный пункт. В военное время дежурный офицер следил отсюда за передвижениями врага, обозревал окрестные районы и докладывал своему правительству обо всех замеченных происшествиях. С запада от крепости течёт река Аракс, отмечающая границу между территорией, принадлежащей шаху, и Российской империей. К югу протянулись владения турецкого султана; пограничный город Байазид находится на расстоянии лишь четырёх фарсангов от горы Мах-Ку. Пограничным офицером, под командованием которого тогда находилась крепость, был человек по имени Али-хан. Все жители города -- курды, принадлежащие к суннитской секте Ислама[2]. Шииты, составляющие большинство жителей Персии, всегда были их заклятыми и непримиримыми врагами. Эти курды особенно ненавидят шиитских сиййидов, которых считают духовными вождями своих противников и главными смутьянами среди них. Так как мать Али-хана была из курдов, то её сын пользовался большим уважением среди жителей Мах-Ку, которые безоговорочно подчинялись ему. Они считали его членом своей общины и доверяли ему беспрекословно.
[1.] См. Глоссарий.[2.] «Он обитает на горе, жители которой не могут даже произнести слово “Джаннат” (Рай), которое имеет арабское происхождение; как же могут они постичь его значение? А теперь представь, что произойдёт, когда дело дойдёт до основополагающих истин!» ("Le Bayan Persan," vol. 4, p. 14.)
Хаджи мирза Акаси решил отправить Баба в столь отдалённый, негостеприимный и опасный уголок шахских владений с единственной целью: воспрепятствовать распространению Его влияния и разорвать все узы, связывающие Баба с Его последователями по всей стране. Уверенный, что очень немногие отважатся проникнуть в столь дикую и неспокойную область, населённую таким мятежным народом, он тщетно воображал, что эта вынужденная изоляция Узника от деятельности и забот Его последователей постепенно задушит это недавно зародившееся Движение и, в конечном итоге, приведёт к его полному исчезновению[1]. Однако вскоре он вынужден был признать, что серьёзно ошибся касательно природы Откровения Баба и недооценил силу его влияния. Буйный нрав этого непокорного народа был вскоре усмирён мягкими манерами Баба, а сердца их смягчились под облагораживающим воздействием Его любви. Их гордыня была усмирена Его беспримерной скромностью, а их безрассудное высокомерие смягчено мудростью Его слов. Таков был энтузиазм, разожжённый Бабом в их сердцах, что первым их делом каждое утро стало найти место, откуда они могли бы увидеть Его лицо, пообщаться с Ним и попросить у Него благословения для своих трудов на день грядущий. Когда между ними возникали разногласия, они интуитивно шли на это самое место и, устремив взоры на Его тюрьму, призывали Его имя и заклинали друг друга сказать правду. Али-хан неоднократно пытался уговорить их оставить этот обычай, но не мог сдержать их энтузиазма. Он исключительно строго исполнял свои обязанности и не позволял ни одному из общепризнанных учеников Баба провести хотя бы одну ночь в городе Мах-Ку[2].
"Родина премьер-министра - на границе с Азербайджаном, этот город при власти этого министра был выведен из своего прежнего состояния, когда он был совершенно неизвестен, и многие из жителей Мах-Ку получали первые государственные посты благодаря раболепию по отношению к хаджи мирзе Акаси." (Journal Asiatique, 1866, tome 7, p. 356, прим. 1.)
[2.] «Баб Сам рассказывает нам о том, как проводил время в тюрьме, где был заключён. Если он так часто жалуется в Байане, это, я думаю, оттого, что время от времени из Тегерана повелевали соблюдать строгую дисциплину в крепости. Все историки, как баби, так и мусульмане, заявляют, что, несмотря на строгие распоряжения, запрещающие всякие сношения пленника с внешним миром, Баб принимал в своей тюрьме многих людей, как верующих, так и неверующих. (Автор "Мутанаб-бейин" пишет: "Со всех частей света баби отправлялись в Азербайджан на паломничество к своему вождю")«"О! Сколь велика слепота ваша, о дети мои! Вы думаете, что делами своими доставляете мне удовольствие! И невзирая на сии стихи, кои доказывают моё бытие, стихи, истекающие от могущества моего, сокровищница коих есть подлинное бытие сей личности (Баба), невзирая на сии стихи, исходящие из его уст только с моего позволения, смотрите, как вы, не имея на то ни малейшего права, заточили его на вершине горы, обитатели коей не достойны никакого упоминания. Близ него -- то есть близ меня -- нет никого, кроме одной из Букв Живого моей книги. В его руках, кои суть мои руки, нет даже слуги, дабы зажечь светильник в ночи. Но узрите! Люди, пребывающие на земле, были сотворены только во имя его существования; именно от его благоволения происходит всякая их радость, а они не дадут ему даже светильника!" (Unite 2, porte 1.) "Плод религии Ислама есть вера в Явление (Баба), но узрите, они заточили его в Мах-Ку!" (Unite 2, porte 7.) "Всё принадлежащее Избранному свыше находится на небесах. Сия одиночная камера (где я нахожусь), не имеющая даже двери, сегодня есть величайший из райских садов, ибо в ней посажено Древо Истины. Все атомы, из коих состоит она, восклицают: «Воистину, нет иного Бога, кроме Бога, и нет иного Бога, помимо меня, Господа Вселенной!»" (Unite 2, porte 16.) "Плод сей двери в том, что человек, видя, как всё сие позволено сделать ради Байана (т.е. потратить так много денег), который есть лишь предвосхищение Того, Кого явит Бог, должен осознать, что надлежит сделать во имя Того, Кого явит Бог, когда придёт Он, дабы избег он того, что происходит со мной в день сей. Иными словами, по всему миру есть много Коранов стоимостью несколько тысяч туманов, тогда как Тот, Кто изливает стихи (Баб) заточён на горе, в комнате, выстроенной из обожжённых на солнце кирпичей. И всё же комната сия есть сама Арка (девятые небеса, обитель Божества). Да послужит сие в назидание байани, дабы они не стали поступать с Ним так, как верующие в Коран поступили со мной." (Unite 3, porte 19.) А.Л.М. Николя "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 365-367.) «Все веруют в Него, и всё же заточили его на горе! Все радуются Ему, и всё же покинули его! Для поступающих так нет огня более жестокого, чем их собственные деяния; так же и для верующих нет небес выше, чем их собственная вера!» ("Le Bayan Persan," т. 1, стр. 126-127.)
«Первые две недели,-- рассказывает далее сиййид Хусайн,-- никому не дозволялось посещать Баба. Только нас с братом допускали в Его присутствие. Сиййид Хасан каждый день в сопровождении одного из стражников спускался в город, чтобы купить необходимые на каждый день товары. Прибывший в Мах-Ку шайх Хасан-и-Зунузи проводил ночи в масджиде, находящемся за городскими воротами. Он служил посредником между теми из последователей Баба, которые время от времени приезжали в Мах-Ку, и сиййидом Хасаном, моим братом, который, в свою очередь, передавал своему Хозяину прошения верующих и сообщал шайху Хасану полученные ответы.
Однажды Баб поручил моему брату передать шайху Хасану, что Он Сам попросит Али-хана изменить своё поведение по отношению к верующим, посещающим Мах-Ку, и прекратить свои строгости. "Скажи ему,-- добавил Он,-- что завтра Я велю начальнику тюрьмы привести тебя сюда". Я был сильно удивлён такой новостью. Каким это образом, думал я, можно заставить высокомерного и своенравного Али-хана смягчить свой строгий режим? На следующий день рано утром, когда ворота крепости были ещё закрыты, мы неожиданно услышали стук в дверь, что было удивительно, ибо мы знали без тени сомнения, что приказано никого не впускать в крепость до восхода солнца. Мы узнали голос Али-хана, который, казалось, выговаривал часовым; один из них тут же вошёл и сказал что начальник крепости настаивает, чтобы ему позволили посетить Баба. Я передал это послание, и получил распоряжение немедленно привести его к Нему. Выходя из двери Его прихожей, я увидел Али-хана, застывшего на пороге с выражением полного смирения, и на лице его было выражение необычайной кротости и растерянности. Казалось, что от его самоуверенности и гордости не осталось и следа. Смиренно и крайне учтиво он ответил на моё приветствие и обратился ко мне с просьбой позволить ему войти к Бабу. Я провёл его в комнату, занимаемую моим Наставником. Он шёл вслед за мною весь дрожа. Его лицо выдавало внутреннее волнение, которого он не мог скрыть. Баб встал со Своего места и поприветствовал его. Склонившись в почтительном поклоне, Али-хан подошёл и бросился к Его ногам. "Избавьте меня,-- умолял он,-- от моего недоумения. Заклинаю Вас Пророком Божиим, Вашим знаменитым Предком: рассейте мои сомнения, ибо тяжесть их невыносима для моего сердца. Я ехал через пустошь и уже подъезжал к воротам города,-- а было это в рассветный час,-- когда я вдруг узрел Вас: Вы стояли на берегу реки и возносили молитву. Воздев руки и подняв очи к небу, Вы призывали имя Божие. Я застыл на месте и стал наблюдать за Вами. Я ждал, пока Вы закончите молиться, чтобы подойти и упрекнуть Вас за то, что Вы осмелились покинуть крепость без моего позволения. Общаясь с Богом, Вы, судя по всему, были настолько погружены в молитву, что совершенно не помнили Себя. Я тихо приблизился к Вам; пребывая в состоянии экстаза, Вы совершенно не осознавали моего присутствия. Неожиданно меня объял великий страх и я содрогнулся при мысли, что могу пробудить Вас от Вашего восторженного состояния. Я решил оставить Вас и пойти к стражникам, чтобы сделать им выговор за невнимательность. Как изумлён я был, найдя, что и внешние, и внутренние ворота закрыты. Они были открыты по моему приказу, я вошёл к Вам, и ныне вижу Вас, к своему изумлению, сидящим предо мной. Я полностью сбит с толку. Я не ведаю, при мне ли ещё мой рассудок". Баб так ответил на это: "То, чему ты стал свидетелем, истинно и неопровержимо. Ты пренебрежительно отнёсся к этому Откровению и высокомерно взирал на его Творца. Бог Всемилостивый, не желая обрушивать на тебя Свою кару, пожелал явить твоим глазам Истину. Своим Божественным вмешательством Он вдохнул в твоё сердце любовь к Своему Избраннику и сподобил тебя признать непобедимую силу Его Веры"».
Это чудесное переживание полностью преобразило сердце Али-хана. Слова эти успокоили его волнение и победили ярость его чувства враждебности. Он стал всячески стараться искупить своё прошлое поведение. "Один бедный человек, шайх,-- поспешно сказал он Бабу,-- жаждет увидеться с Вами. Он живёт в масджиде за воротами Мах-Ку. Молю Вас позволить мне лично привести его сюда, дабы он мог встретиться с Вами. Надеюсь, что таким поступком оправдаюсь за свои злодеяния, и что мне позволено будет смыть запятнавшую меня скверну моего жестокого поведения к Вашим друзьям». Его просьба была удовлетворена, он отправился прямиком к шайху Хасану-и-Зунузи и привёл его в обитель его Наставника.
Отныне Али-хан, в пределах наложенных на него ограничений, старался смягчить строгий режим заключения Баба. Ночью ворота крепости были по-прежнему закрыты; в дневное же время те, кого Баб желал видеть, могли посетить Его, побеседовать с Ним и получить от Него наставления.
Будучи узником этой крепости, Он посвящал Своё время сочинению Персидского Байана -- наиболее весомой, глубокой и всеобъемлющей из всех Его работ. В нём Он изложил законы и заповеди Своего Законоцарствия, ясно и выразительно возвестил пришествие следующего Откровения и настойчиво требовал от Своих последователей искать и найти «Того, Кого явит Бог», остерегая их, дабы тайны и намёки, заключённые в Байане, не помешали им признать Его Дело.
"Со всех сторон стекались толы для того, чтобы посетить Баба. Своим вдохновенным пером Он открыл столь много трудов, что они содержали свыше ста тысяч стихов." («Тарих-и-Джадид», стр. 238.) "И вот почти сто тысяч строк, подобных этим стихам, были распространены среди людей, не считая истовых молитв, научных и философских трудов." ("Le Bayan Persan," т. 1, стр. 43.) "Задумайся также о Точке Байана. Знакомые с ней знают, сколь велика была её важность прежде явления; однако после сего, несмотря даже на то, что явила она более пятисот тысяч стихов по разным предметам, нападки, обрушивающиеся на неё, столь неистовы, что ни один писатель не пожелает пересказать их." ("Le Bayan Persan," т. 3, стр. 113.) "Стихи же, излившиеся из сего Облака Божественной милости [Баба], столь изобильны, что никто ещё не смог исчислить их. Ныне имеется около двух десятков томов. Сколь многое ещё нам недоступно! Сколь многое расхищено и попало в руки врага, и судьба его никому не известна!" (Китаб-и-Иган, стр. 182-3.)
Намёк на Бахауллу. К мулле Бакиру, одной из Букв Живого -- на нём да пребудут слава и щедроты Божии -- Он [Баб] обратил такие слова: "Может статься, в восьмой год, в День Его Явления, ты достигнешь Его присутствия." ("ПОСЛАНИЕ К СЫНУ ВОЛКА", стр. 129.)]
"И как всегда, исходя из тех же соображений, будучи заточенным в Мах-Ку, он пишет Мухаммад-шаху длинное письмо, к анализу которого мы и приступаем. Письмо это начинается, как и все литературные произведения Баба, тем, что он сперва славословит Единство Бога, затем продолжает восхвалять Мухаммада и двенадцать Имамов, которые, как это мы увидим во втором томе этой книги, являются краеугольными камнями здания Байана. «И Я подтверждаю», - восклицает он, - «что все в мире бытия, кроме них, в сравнении с ними абсолютное ничтожество, и если оно может быть упомянуто, то это лишь тень одной тени. Да простит Меня Бог за то, что Я установил для них пределы, ибо, поистине, самая лучшая похвала для них - это сознавать перед ними, что их невозможно [должным образом] восхвалить... Вот почему Бог вылепил меня из глины, из коей больше не вылеплен никто. И Бог дал мне то, что не в силах постичь учёные со всеми их науками, то, чего никто не узнает, если только не смирится полностью пред моим откровением... Знай же воистину, что Я есмь столп изначального слова; всякий познавший это изначальное слово познал Бога всецело и достиг вселенского блага. Всякий отказавшийся узнать его пребывает в невежестве касательно Бога и достиг вселенского зла. Клянусь Господом твоим, Владыкой обоих миров, что если кто-нибудь жил бы на этом свете столько, сколько позволяет ему природа, всю жизнь поклонялся Богу и совершал все добрые дела, связанные с познанием Бога, но при этом таил в сердце своем малейшую враждебность по отношению ко Мне, будь это настолько, что лишь один Бог может различить, то все его добрые дела пропали, и вся его набожность напрасна, и Господь считает его достойным наказания, он будет среди тех, кому суждено погибнуть. Бог установил, что добро (то, что Он сам признает добром) заключается в повиновении Мне, а зло в неповиновении. Воистину, теперь в положении, которое Я занимаю, ясно Я вижу все вышесказанное; и людей, питающих любовь ко Мне и послушных Мне Я вижу в высочайшем раю, в то время как враги Мои поглощены огнем. Клянусь Своей жизнью, что если бы Я не был вынужден стать Худжатом [Доказательством] Бога, Я не предупредил бы тебя...»Как мы видим, здесь он весьма ясно продолжает и возобновляет свою проповедь, начатую в "Китаб-и-Байан-уль-Харамейн", он ничего не добавляет и ничего не убавляет. «Следовательно», - говорит он, «Я Точка, из которой берет свое начало все, что существует в мире. Я Лик Божий, который не исчезнет. Я Свет, которые не угасает. Всякий, кто познает Меня, приобретет все блага, и всякий, кто отвергнет Меня, обречен на все несчастья. Когда Моисей взмолился Богу о том, что Он хотел (и хотел Он видеть Бога), Бог засиял светом и, как говорит хадис, "этот свет, клянусь Богом, был Моим светом". Не видишь ли, что численный эквивалент букв, составляющих имя Мое, то же, что численный эквивалент слова Рабб (Господь)? Не говорил ли Бог в Коране: Когда твой Рабб засиял на горе». Баб продолжает изучать пророчества Корана и некоторых хадисов относительно откровения Махди. Он приводит известный хадис Муфаззаля, который является одним из самых веских аргументов, доказывающих правоту Его миссии (Глава 32, стих 4): "Он низводит все с неба на землю, а потом оно восходит к нему в День, продолжение которого тысяча лет таких, какими вы считаете". Прим.С другой стороны, последний Имам исчез в 260-м году Хиджры, то есть в это время закончился период откровения и "закрылись врата знания". На вопрос Музаффаля относительно знаков пришествия Махди Имам Садик ответил так: "Он появится в 60-м году, и прославится Его имя". Это значит - в 1260 году, который и является годом проявления Баба. «Клянусь Богом», - говорит по этому поводу Сиййид Али Мухаммад, - «Я не брал уроков, и образование Мое - образование торговца. В 60-м году Я почувствовал Свое сердце преисполненным истинными знаниями, свидетельством о Боге и стихами, являющимися веским доказательством. И в том же году Я объявил о Своей Миссии. В том же году Я отправил к тебе посланника Моего (Муллу Хусайна Бушруи) с Книгой в руках, чтобы правительство поступило так, как следовало по отношению к Худжату. Но по воле Божией начались гражданские войны, которые оглушили уши, ослепили глаза и сделали людей жестокосердными, и по этой причине к тебе не допустили Моего посланника. Те, которые считают себя патриотами, воспротивились сему, и до настоящего времени прошло почти четыре года, но никто еще ничего не сказал тебе относительно сути дела. Теперь, так как жизнь Моя подходит к концу, и дело Мое - Божественное, а не человеческое, Я пишу тебе кратко. Если бы ты знал, как поступали со Мной в течение этих четырех лет твои представители и чиновники! Клянусь Богом! Если бы ты знал, ты перестал бы от страха Божиего дышать, как дышишь ты сейчас, если только не решишься повиноваться Худжату [Бабу]и возместить прошлое. Я был в Ширазе, и этот проклятый и злой губернатор подверг Меня таким гонениям и притеснениям, что если бы ты знал об этом хоть частично, ты бы строго наказал его, ибо своим деспотизмом он навлек на эту страну гнев Божий. Этот надменный и вечно пьяный человек не отдал ни одного приказа, согласного с разумом. Он заставил Меня покинуть Шираз, и Я направился в Тегеран для того, чтобы увидеться с тобой; но покойный Мотамед осознал истину Моей миссии и поступил так, как этого требует уважение по отношению к избранникам Господа. Невежды города восстали, и поэтому Я скрывался во дворце Садра до того времени, пока не умер Мотамед. Да вознаградит его Господь! Без сомнения, он спасся от адского огня благодаря тому, что сделал для Меня. После него Горгин принудил Меня к странствию вместе с пятью людьми в течение семи ночей без малейших средств для путешествия, во время которого Я тысячу раз перенес насилие и столько же - ложь. Увы! Увы, что только со Мной не случилось! Наконец, Владыка велел Мне отправиться в Мах-Ку, не дав Мне даже верхового животного для этого путешествия. Наконец, я прибыл в это селение, где жители невежественны и грубы. О! Клянусь Богом, если бы ты знал, где Я живу, первым, кто сжалился надо Мной, был бы ты сам! Это небольшая крепость на вершине горы. И по твоей милости Я должен жить в подобной обители! Жители этой крепости - два человека и четыре собаки! Подумай, как провожу Я Свое время! Я благодарю Господа, как следует благодарить Его, и клянусь Им, что тот, кто заточил Меня здесь, доволен тем, что сделал. Однако если бы он знал, с Кем он поступил так, он бы никогда не стал радоваться. А теперь Я открою тебе одну тайну: этот человек, заточив Меня, как бы заточил всех Пророков, всех святых и всех, кто владел Божественной мудростью. И больше ни осталось ни одного греха, который мог бы Мне еще причинить горе. Когда Я узнал о твоем распоряжении (перевести Меня в Мах-Ку), Я написал Садр-и-Азаму: "Убей Меня и посылай Мою голову куда захочешь, ибо быть безгрешным и идти туда, куда посылают грешников, не подобает Мне". Он ничего не ответил Мне, и я убежден, что он не знал сути дела, ибо беспричинно огорчать верующих хуже, чем разрушить дом Божий. И, клянусь Богом, дом Божий теперь - Я. Все добро сводится к тому, чтобы сделать добро Мне, ибо это все равно что сделать добро Богу, Его ангелам и Его друзьям. Может быть, Бог и Его друзья слишком высоки для того, чтобы чье-либо добро или зло достигло Их порога, но то, что достигает Меня, достигает Бога. Клянусь Богом, тот, кто заточил Меня, заточил самого себя, и не произойдет со Мной ничего, кроме того, что предписано Богом. Горе тому, кто причиняет зло, и благо тому. кто делает добро».Наконец, чтобы резюмировать это слишком длинное письмо:Однажды ночью покойный Мотамед отпустил всех присутствующих, и даже хаджи муллу Ахмада, и затем сказал Мне: "Я прекрасно знаю, что все, что я собрал, я приобрел насильственно, и это принадлежит Сахиб-ас-Заману. Итак, передаю Тебе все свое имущество, ибо Ты Владыка Истины, прошу Тебя располагать им". Он даже снял с пальца свое кольцо и передал его Мне. Я взял кольцо и вернул его ему и сделал его снова владельцем всего его имущества. Боги свидетель тому, что Я сказал, и Мне достаточно Его свидетельства. Из этого рода богатств и не хочу и динара, располагай ими как хочешь. А так как для разрешения каждого спорного вопроса Бог потребовал свидетельство двух свидетелей, вызови из всех ученых сиййида Яхья и Ахунда муллу Абдул-Халега. Они покажут вам и объяснят Мои стихи. И после этой беседы выяснится одно: то, что доказательство Мое совершенно. Из этих двух свидетелей один признал Меня перед Откровением, а другой после; оба прекрасно знают Меня, и поэтому Я избрал их». В конце письма он приводит каббалистические доказательства и хадисы.Итак, Баб сильно страдал в своей тюрьме, где он оставался сравнительно долго, ибо он был предан мученической смерти 27-го шабана месяца 1266-го года (8-го июля 1850 года)." А.Л.М. Николя "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 367-373.)]
Page 249Я слышал от шайха Хасана-и-Зунузи такое свидетельство: «Когда Баб диктовал заповеди и учения Своей Веры, Его голос могли ясно слышать те, кто обитал у подножия горы. Его мелодичное пение и ритмичное течение стихов, исходивших из Его уст, дарили наслаждение слуху и глубоко проникали в душу. Гора и долина откликались на величие Его голоса. Наши сердца трепетали в глубине, откликаясь на призыв Его изречений»[1].
[1.] Вот молитва, которую Сам Баб приводит в «Дала'ил-и-Саб'е», говоря, что Он возносил её в течение тех месяцев, когда пребывал в заключении в крепости Мах-Ку: «О мой Боже! Даруй ему, его потомкам, его семье, его друзьям, его подданым, его родственникам и всем обитателям Земли свет, что прояснит их зрение и облегчит им их задачу; сподобь их принять участие в трудах благородных здесь и в мире грядущем! Для Тебя, воистину, нет ничего невозможного. О мой Боже! Дай ему силу возродить Твою религию и чрез него наполни жизнью то, что изменил Ты в Книге Своей. Яви чрез него Свои новые заповеди, дабы твоя религия расцвела вновь! Вложи в его руки новую Книгу, чистую и святую, дабы Книга сия была свободна от любых сомнений и неуверенности, и дабы никто не смог изменить её или разрушить. О мой Боже! Сиянием Своим рассей всякую тьму, и чрез его очевидную силу покончи с ветхими законами. Пусть его превосходство уничтожит тех, кто не следует по стезям Божиим. Чрез него низвергни всех тиранов, и пусть его меч положит конец всем разногласиям; искорени, чрез его справедливость, все формы угнетения; пусть все правители покорятся его заповедям; пусть все империи мира склонятся перед его империей! О мой Боже! Посрами всякого, кто желает посрамить его; сокруши всех его врагов; отвергни всякого, кто отвергает его, и смути всякого, кто презрительно отвергает истину, противится его велениям, пытается затмить его свет и запятнать его имя!» Затем Он добавляет такие слова: «Повторяйте чаще эти благословения, а если не хватает времени читать их, прочтите, по крайней мере, последнее. Бодрствуйте в день явления Того, Кого явит Бог, ибо молитва эта ниспослана с небес во имя Него, хотя и надеюсь, что Ему не уготовано никакой скорби; Я учил верующих в мою религию никогда не радоваться чужим неудачам. Посему возможно, что во время появления Солнца Истины на Него не обрушатся никакие страдания». ("Le Livre des Sept Preuves," перевод A. L. M. Nicolas, стр. 64-65).
Постепенное смягчение суровых ограничений, наложенных на Баба, вдохновляло всё большее число Его учеников из разных провинций Персии устремляться в крепость Мах-Ку. К воротам её, благодаря мягкости и уступчивости Али-хана, устремился непрерывный поток преданных и жаждущих встречи паломников. После трёхдневного пребывания Баб всегда отправлял их обратно, приказывая вернуться на свои посты служения и возобновить деятельность по укреплению Его Веры. Сам Али-хан не пропускал ни одной пятницы, чтобы лично не засвидетельствовать Бабу своё почтение и не заверить Его в своей непоколебимой преданности. Он часто приносил Ему самые редкие и лучшие фрукты, какие только можно было найти в окрестностях Мах-Ку, и доставлял Ему такие деликатесы, которые, как он думал, могли бы соответствовать Его вкусу.
[1 "Автор «Мотанаббейина» пишет: «Со всех частей света бабиды отправлялись на паломничество в Азербайджан с тем, чтобы посетить своего вождя» [автор этой книги - принц Али Голи Мирза Этемадос Салтане]" А.Л.М. Николя "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 365, прим. 227.)
Так Баб провёл в стенах этой крепости лето и осень. Последовавшая зима была настолько суровой, что от холода пострадали даже медные инструменты. Начало этого времени года совпало с месяцем мухаррамом 1264 года хиджры[1]. Вода, которую Баб употреблял для омовения, была настолько холодной, что капли её блестели, замерзая у Него на лице. После окончания каждой молитвы Он всегда вызывал к Себе сиййида Хусайна и просил его читать Ему вслух отрывок из «Мухрику'л-Кулуб», произведения покойного хаджи муллы Михди, прадеда хаджи мирзы Камалу'д-Дина-и-Нараки, где автор превозносит добродетели, оплакивает смерть и описывает обстоятельства мученичества имама Хусайна. Пересказ этих страданий глубоко трогал сердце Баба. Слёзы Его лились непрестанно, когда Он слушал повествование о неописуемых оскорблениях, что обрушились на него, и ужасных страданиях, которые он претерпел от рук вероломного врага. Когда перед Ним разворачивались обстоятельства этой трагической жизни, Баб всегда вспоминал о том, какая ещё более ужасная трагедия должна будет возвестить приход обещанного Хусайна. Для Него эти зверства, совершённые в прошлом, были лишь символом, предвещающим горькие несчастия, которым в будущем подвергнут Его возлюбленного Хусайна Его соотечественники. Он плакал каждый раз, когда представлял Себе бедствия, которые должен будет вынести Тот, Кому суждено явиться,-- бедствия, которых имаму Хусайну не пришлось перенести даже на пике своих страданий.
[1.] 9 декабря 1847 г. от Р.Х. -- 8 января 1848 г. от Р.Х.
«Во время пребывания в Мах-Ку Баб написал великое множество трудов; среди самых важных можно упомянуть “Персидский Байан” и “Семь доказательств” (Дала'ил-и-Саб'е); в обеих содержатся убедительные свидетельства того, что они были написаны в этот период. Если мы сочтём достоверным то, что сказано в “Тарих-и-Джадид” с опорой на авторитет мирзы Абду'л-Ваххаба, разные произведения Баба, находившиеся в обращении в одном только Табризе, вкупе составляли не менее миллиона стихов!» ("Повествование путешественника", прим. L, стр. 200.) Относительно «Далаэле Сабэ» Николя пишет:"Книга «Семь доказательств» является самой важной среди полемических произведений. написанных пером Сиййида Али Мухаммада Баба" (предисловие, стр. 1) "...Очевидно, его корреспондент потребовал от него все доказательства правоты его миссии и получил замечательно точный и ясный ответ. Этот ответ основан на двух стихах Корана: согласно первому, никто не может писать [таких же] стихов, если даже будут сотрудничать с ним все люди и демоны; согласно второму, никто не понимает значения стихов Корана, кроме Бога и людей с основательным знанием" (Предисловие, стр. 5.) "Как видно, у Баба была новая и оригинальная аргументация, и достаточно этого простого замечания, чтобы судить о величайшем интересе, который возбуждает чтение его литературного произведения. В пределах этого труда мне невозможно изложить, хотя бы вкратце, основные положения этой доктрины, без сомнения, смелой и с виду превосходной и привлекательной. Я надеюсь, что в будущем я смогу это сделать, но пока у меня еще одно замечание относительно "Книги Семи Доказательств". К концу своей книги Баб говорит о чудесах, сопровождавших его откровение. Без сомнения, это удивит читателя, ибо среди его сочинений он увидит, что наш герой совершенно отрицает материальные чудеса, приписываемые Мухаммаду воображением его последователей. Он утверждает, что для него самого, точно так же, как для арабского Пророка, единственным доказательством правоты его миссии является откровение стихов. У него нет других доказательств - не то, чтобы он не мог совершать чудеса, ибо Бог может все, что пожелает - но просто потому, что материальные чудеса ниже духовных." (Предисловие, стр. 12-13.) ("Le Livre des Sept Preuves," перевод A. L. M. Nicolas, стр.
В одном из Своих сочинений, написанных в 60-м году хиджры, Баб провозглашает следующее: «Дух молитвы, наполняющий Мою душу, есть прямое следствие сна, что приснился Мне за год до объявления Моей Миссии. Я увидел во сне висевшую на дереве голову имама Хусайна, Сиййиду'ш-Шухада. Капли крови обильно текли из Его растерзанного горла. С чувством неописуемой радостью Я подошёл к этому дереву, протянув руки, набрал несколько капель этой священной крови и с благоговением выпил их. Когда Я проснулся, Я почувствовал, что Дух Божий снизошёл и овладел Моей душой. Сердце Мое было наполнено радостью Его Божественного присутствия, и перед Моими глазами разворачивались, во всей своей славе, тайны Его Откровения».
Едва Мухаммад-шах заточил Баба в пустынных горах Азербайджана, как он стал жертвой неожиданных превратностей судьбы, подобных которым он доселе не знал, и которые поколебали самый фундамент его государства. Ужасное бедствие постигло его войка, занятые поддержанием внутреннего порядка в провинциях[1]. В Хорасане взвилось знамя мятежа, и ужас, внушённый этим восстанием, был столь сильным, что запланированная кампания шаха в Хирате была немедленно оставлена. Безрассудность и мотовство хаджи мирзы Акаси раздули тлеющий огонь недовольства, вызвали возмущение в массах и толкнули их на бунт и мятежи. Самые буйные элементы Хурасана, проживавшие в областях Кучана, Буджнурда и Ширавана, сплотились вокруг Салара, сына асифу'д-дауле, старшего дяди шаха с материнской стороны и губернатора провинции, и отказались признавать власть центрального правительства. Любые силы, которые направлялись из столицы, немедленно терпели поражение со стороны главных подстрекателей мятежа. Джа'фар-Кули-хан-и-Намдар и Амир Арслан-хан, сын Салара, командовавшие операциями против шахских войск, вели себя крайне жестоко и, отбив атаки врага, безжалостно предавали пленников смерти.
"Эта провинция и так уже в последнее время была охвачена до некоторой степени значительными волнениями. В конце 1844 года губернатор Боджнурда восстал против шаха и вступил в союз с туркменами против Персии. Принц асифу'д-дауле, губернатор Хурасана, попросил поддержки у столицы. Генерал Хан Баба Хан, главнокомандующий персидской армией, получил приказ отправить десять тысяч солдат против мятежников. но состояние казны не позволило ему исполнить этот приказ. Тогда шах отложил это дело до весны, и на этот раз он был намерен лично возглавить намеченную экспедицию, к которой начали усердно готовиться. Вскоре была организована армия из десяти батальонов, каждый из которых состоял из тысячи солдат, и ожидали только принца Хамзе Мирзу, назначенного главнокомандующим этой экспедицией. Внезапно губернатор Хорасана, Асефод-Доуле, дядя шаха, чувствуя себя под подозрением Тегерана, прибыл ко двору, бросился к ногам шаха и, уверяя его в своей преданности, попросил его наказать клеветника. Но главным его противником был хаджи мирза Акаси. Долго продолжалась эта борьба, закончившаяся поражением губернатора, который получил приказ отправиться с матерью царя на паломничество в Мекку. Тогда сын Асефод-Доуле, Салар, исполняющий обязанности попечителя мечети Мешхеда, имеющий достаточно богатства и сильный благодаря своей связи с Джафар Голи Ханом, начал вести себя нелояльно по отношению к центральному правительству, что потребовало немедленно отправить против него три тысячи солдат и двенадцать пушек и одновременно назначить губернатором Хорасана принца Хамзе Мирза. Но получение известия о том, что Джафар Голи Хан во главе многочисленных войск, составленных из курдских и туркменских всадников, уничтожил несколько отрядов шахской армии, вынудило центральное правительство отправить еще пять новых полков и восемнадцать пушек. Наконец, примерно 28 октября 1847 года этот мятеж, по-видимому, был совершенно подавлен, завершившись победой Шахруда (15 сентября) и разгромом армии и бегством Джафара Голи Хана и Салара." А.Л.М. Николя "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 257-258.)]
В это время мулла Хусайн жил в Машхаде и пытался распространять весть о новом Откровении несмотря на смуту, вызванную этим мятежом. Узнав, что Салар, желая расширить масштабы бунта, хочет обратиться к нему и добиться его поддержки, он решил тут же покинуть город, чтобы не стать частью заговора этого надменного и мятежного вождя. Глубокой ночью, в сопровождении одного лишь Камбара-'Али в качестве слуги, он отправился пешком в направлении Тегерана, собираясь затем нанести визит в Азербайджан, где надеялся встретиться с Бабом. Друзья, узнав обстоятельства его отъезда, немедленно собрали всё необходимое для комфорта в течение этого длинного и трудного путешествия, и поспешили ему вдогонку. Мулла Хусайн отклонил их помощь. «Я дал обет,-- сказал он,-- покрыть пешком всё расстояние, отделяющее меня от моего Возлюбленного. Я не отступлю от своего решения, пока не достигну цели». Он даже пытался уговорить Камбара-'Али вернуться в Машхад, но в итоге был вынужден уступить его мольбам и позволить ему быть его слугой во время этого паломничества в Азербайджан.
"Мешхед, этот самый большой центр паломничества в Персии (Карбила, как уже упоминалось, находится на турецкой территории). Здесь покоится Имам Риза. Я не стану распространяться о том. что эта святая гробница совершила в прошлом и продолжает совершать сотни чудес; достаточно знать, что каждый год тысячи паломников посещают эту гробницу и возвращаются после того, как их избавят от последних грошей ловкие люди, занимающиеся этим доходным ремеслом. Золото течет потоком среди счастливых чиновников. Но они нуждаются во множестве статистов для того, чтобы заманить этих бесчисленных олухов. Здесь мы находим самую лучшую организацию в Персии. Если одна половина жителей Мешхеда живет за счет мечети. другая половина не менее заинтересована в стечении посетителей: я подразумеваю торговцев, трактирщиков, содержателей гостиниц и даже девиц, которые могут найти себе столько мужей, сколько захотят, будь это на час, или на день, или больше. Вполне естественно, что все эти люди должны были объединиться против миссионера с его доктриной, которой они не знали, но которая все же угрожала их ремеслу. Бороться с обманом - прекрасное дело во всяком другом городе, но это не в моде там, где все без исключения живут обманом. Что появился Имам Махди - это, конечно, его право, но все же это весьма неприятное явление. Конечно, любопытно бегать с ним по всему свету и побеждать людей, но это, наконец, утомительно и рискованно, притом много чего дурного может случиться, тогда как сейчас ты живешь спокойно в городе, где, не рискуя ничем и без всякой опасности зарабатываешь себе деньги." (Там же, стр. 258-259.)]
На пути в Тегеран муллу Хусайн с энтузиазмом встречали верующие тех городов, через которые он проходил. Они обращались к нему с той же просьбой и получали тот же самый ответ. Из уст Акай-и-Калима я слышал такое свидетельство: «По прибытии муллы Хусайна в Тегеран я, вместе со множеством других верующих, отправился посетить его. Он показался нам истинным воплощением постоянства, благочестия и добродетельности. Он вдохновлял нас своим безупречным поведением и искренней преданностью. Сила его характера и пламенность веры были таковы, что мы не сомневались: один и без посторонней помощи он смог бы привести Веру Божию к победе.» Он тайно встретился с Бахауллой и, вскоре после этой беседы, направился в Азербайджан.
Ночью накануне его прибытия в Мах-Ку, когда близился четвёртый Нау-Руз после возвещения Миссии Баба, в этом 1264 году хиджры[1] выпавший на тринадцатый день месяца раби'у'с-сани, Али-хану приснился сон. Он так рассказывал эту историю: «Во сне меня достигла неожиданная весть, что Мухаммад, Пророк Божий, скоро прибудет в Мах-Ку и отправится прямиком в крепость, чтобы посетить Баба и поздравить Его с праздником Нау-Руз. Во сне я поспешил к Нему навстречу, желая нижайше приветствовать столь святого Посетителя. Пребывая в состоянии неописуемого восторга, я пешком поспешил в направлении реки и, достигнув моста, расположенного на расстоянии примерно майдана от города Мах-Ку, увидел двух людей, движущихся в моём направлении. Я подумал, что один из них -- это Сам Пророк, в то время как другой, идущий за ним следом, показался мне одним из Его выдающихся последователей. Я поспешил броситься Ему в ноги и склонился, чтобы поцеловать подол Его одеяния, как вдруг проснулся. Душа моя была преисполнена великой радостью. Я чувствовал себя так, как будто рай, со всеми его наслаждениями, уместился в моё сердце. Убеждённый в истинности своего видения, я совершил омовение, помолился, оделся в самое богатое из своих одеяний, надушился духами и отправился в то место, где прежде, во сне, узрел лик Пророка. Я приказал слугам оседлать своих трёх самых лучших и быстроногих лошадей и немедленно привести их к мосту. Солнце только что взошло, когда я в одиночестве и без сопровождения вышел из Мах-Ку и направился к реке. Приблизившись к мосту, я с изумлением и трепетом заметил двух людей, виденных мною во сне, идущих в моём направлении друг за другом. Без раздумий я бросился к ногам того, кого принял за Пророка, и с благоговением поцеловал их. Я попросил Его самого и Его спутника сесть на лошадей, приготовленных мною для въезда в Мах-Ку. "Нет,-- ответил Он,-- я дал обет совершить всё своё путешествие пешком. Я дойду до вершины этой горы и там посещу вашего Пленника"».
[1.] 1848 г. от Р.Х.Этот странный случай ещё более углубил благоговейное отношение Али-хана к Бабу. Вера его в силу Откровения Баба ещё более возросла, и преданность его по отношению к Нему увеличилась безмерно. В состоянии кроткого смирения он следовал за муллой Хусайном, пока они не достигли ворот крепости. Как только мулла Хусайн увидел своего Наставника, стоящего в воротах, он немедленно остановился и, склонившись перед Ним в глубоком поклоне, встал перед Ним без движения. Баб протянул к нему руки и горячо обнял его. Взяв его за руку, Он провёл его в Свою камеру. Затем Он вызвал к Себе Своих друзей и отпраздновал в их компании праздник Нау-Руз. Пред Ним были поставлены блюда со сладостями и самыми лучшими фруктами. Он угостил ими собравшихся друзей, а затем, предложив мулле Хусайну несколько айв и яблок, сказал: Эти сочные фрукты привезены к нам из Милана, из Арз-и-Джаннат[1]; их специально собрал и посвятил этому празднику Исму'ллаху'л-Фатик, Мухаммад-Таки.»
[1.] Буквально «Райская страна».Прежде этого ни одному из последователей Баба, за исключением сиййида Хусайна-и-Йазди и его брата, не позволялось оставаться в крепости на ночь. В этот день Али-хан пришёл к Бабу и сказал: «Если Вы желаете, чтобы мулла Хусайн остался у Вас на ночь, я готов подчиниться Вашему желанию, ибо у меня нет собственной воли. На какое бы время Вы ни пожелали оставить его здесь, я обещая подчиниться Вашему велению». Ученики Баба продолжали, во всё больших количествах, прибывать в Мах-Ку, и их немедленно и безо всяких ограничений допускали в Его присутствие.
Однажды, когда Баб, в присутствии муллы Хусайна, смотрел с крыши крепости на раскинувшиеся вокруг земли, Он, обратив взор на запад и увидев Аракс, вьющийся далеко внизу, повернулся к мулле Хусайну и сказал: «Вот та река и тот берег, о которых поэт Хафиз сказал: "О зефир, коль пролетишь над берегами Аракса, поцелуй землю той долины и напитай своё дыхание её ароматом. Слава, тысячу раз слава тебе, о обитель Салма! Как чарующ голос твоих погонщиков верблюдов, как сладок перезвон твоих колокольчиков!"[1] Дни твоего пребывания в этой стране близятся к концу. Если бы не краткость твоего визита, мы показали бы тебе "обитель Салма", как сейчас явили твоим глазам "берега Аракса"». Под «Обителью Салма» Баб подразумевал город Салма, расположенный недалеко от Чихрика и называемый турками Салмас. Баб продолжил Свои наблюдения: «Слова, подобные этим, устремляются с языка поэтов благодаря непосредственному влиянию Святого Духа, так что сами они зачастую не понимают их значения. Вот ещё один стих, вдохновлённый свыше: "Шираз будет охвачен смятением; явится сладкоязычный Юноша. Боюсь, что дыхание уст Его возмутит и взволнует Багдад." Тайна, сокрытая в этом стихе, ныне неведома; она откроется в году после Хин.»[2] Затем Баб процитировал такое широко известное предание: «Под престолом Божиим таятся сокровища; ключ к этим сокровищам -- язык поэтов.» После этого Он предсказал мулле Хусайну будущие события, одно за другим, и велел никому не рассказывать о них.[3] «Спустя несколько дней после твоего отъезда,-- сообщил ему Баб,-- они переведут Нас на другую гору. Прежде, чем ты достигнешь цели своего путешествия, ты получишь известие о Нашем отбытии из Мах-Ку».
[1.] Согласно повествованию хаджи Му'ину'с-Салтаних (стр. 67-68), мирза Хабиб-и-Ширази, более известные под именем Ка'ини, один из самых выдающихся поэтов Персии, первым воспел хвалу Бабу и превознёс возвышенность Его положения. Автору этого повествования показывали рукописную копию поэм Ка'ини, где содержатся эти строки. Он говорит, что в качестве заглавия этого панегирика были написаны следующие слова: "В похвалу явления Сийиида-и-Баба".
[2.] См. прим. 1, стр. 18.[3.] Баб являет такие слова в «Далаи'л-и-Саб'е»: «Хадис “Азербайджан”, касающийся этого вопроса, говорит: "То, что случится в Азербайджане, очень важно для нас, ничто не может воспрепятствовать тому, что должно случиться там. Следовательно, останьтесь в своих домах; но если услышите, что там появился проповедник, спешите к нему." Далее в этом хадисе говорится: "Горе арабам, ибо междоусобная война близко!" Если бы этими словами Пророк хотел намекнуть на Свою собственную миссию, они были бы напрасными и безо всякой цели.» ("Книга Семи Доказательств", перевод А.Л.М.Никола)47.)]
Предсказание, изречённое Бабом, исполнилось без промедления. Люди, которым было поручено втайне следить за поведением Али-хана, представили хаджи мирзе Акаси подробный рапорт, где подробно рассказывали о его чрезвычайной преданности своему Пленнику и в доказательство приводили факты, подтверждающие их заявления. «Днём и ночью,-- писали они,-- можно видеть, как начальник крепости Мах-Ку общается со своим пленником в условиях неограниченной свободы и дружбы. Али-хан, наотрез отказавшийся выдать свою дочь за наследника персидского престола под тем предлогом, что этот поступок может настолько возмутить родственников-суннитов его матери, что они без малейшего колебания предадут смерти его самого и его дочь, теперь страстно желает, чтобы дочь эта вышла замуж за Баба. Последний отказался от этого, но Али-хан настаивает на своём. Если бы не отказ пленника, свадьба уже была бы сыграна». Али-хан в самом деле обращался с такой просьбой, и даже умолял муллу Хусайна заступиться за ним перед Бабом, но не добился Его согласия.
Эти злонамеренные рапорты подвигли хаджи мирзу Акаси на немедленные действия. Страх и негодование побудили этого своенравного министра издать строгий приказ о переводе Баба в крепость Чихрик.
Спустя двадцать дней после Нау-Руза Баб попрощался с жителями Мах-Ку, которые в течение Его девятимесячного заключения в значительной степени осознали Его силу и величие Его характера. Мулла Хусайн, который незадолго до того по приказу Баба покинул Мах-Ку, находился ещё в Табризе, когда узнал о предсказанном переводе своего Наставника в Чихрик. Навсегда прощаясь с муллой Хусайном, Баб обратился к нему с такими словами: «Ты прошёл пешком весь путь от своей родной провинции до этого места. Пешком должен ты и отправиться отсюда, пока не достигнешь своей цели; ибо не настало ещё время, когда ты покажешь свое искусство верховой езды. Тебе суждено проявить столько смелости, умения и героизма, что они затмят величайшие подвиги героев прошлого. Твои доблестные свершения вызовут восхищение и хвалу со стороны обитателей вечного Царства. На обратном пути посети верующих Хоя, Урумиййе, Мараге, Милана, Табриза, Занджана, Казвина и Тегерана. Каждому из них передай уверения в Моей любви и нежной привязанности. Постарайся вновь зажечь в их сердцах огонь любви к Божией Красоте и укрепить их веру в Его Откровение. Из Тегерана отправляйся в Мазиндаран, где явится тебе тайное Божественное сокровище. Ты будешь призван на столь великие дела, что пред ними поблёкнут самые яркие достижения былого. Там ты узнаешь суть своей задачи и обретёшь силу и руководство, которые подготовят тебя к служению Его Делу.»
Утром девятого дня после Нау-Руза мулла Хусайн отправился, согласно указаниям своего Наставника, в направлении Мазиндарана. Камбару-'Али Баб сказал такие прощальные слова: «Камбар-'Али ушедшей эпохи будет гордиться тем, что его тёзка дожил до того Дня, о котором напрасно вздыхал даже Тот[1], Кто был Господом его господина; с тоской в сердце Он так говорил об этом: "О, если бы Я мог узреть лица Моих собратьев, которым посчастливится жить в Его День!"»
[1.] Ссылка на Пророка Мухаммада.